В ночном поиске

На войне солдат службу не выбирает. Делаешь, что прикажут. Вот и мне довелось и разведчиком быть, и орудием противотанковым командовать. Скоро 45 лет, как война закончилась. Часто думаешь о пройденных фронтовых дорогах, вспоминаешь товарищей, живых и погибших. Иногда хочется поделиться своими воспоминаниями, чтобы молодежь знала, через какие испытания мы, старшее поколение, прошли, прежде чем настал День Победы. Так начинает свои воспоминания Николай Федотович Белюченко – ветеран войны и труда из совхоза им. Подтелкова.

 

В 1944 году наш 134 противотанковый полк, входивший в состав 13 гвардейской дивизии 5 гвардейской армии 1-го украинского фронта, занимал позиции вблизи польского города Сандомир. Взвод разведки, где я служил, разместили в блиндаже недалеко от штаба полка. Днем мы обычно отдыхали, а ночью, если не ходили в поиск, помогали артиллеристам рыть траншеи, оборудовать огневые точки.

 

В полку были пушки разного калибра. Но две батареи состояли уже из новых противотанковых 100-миллиметровых пушек. Они били прямой наводкой на два километра и пробивали любую, самую крепкую броню на немецких «тиграх» и «пантерах».

 

Полком командовал Василий Иванович Мудряк. Родом он был из города Сталино (теперь Донецк в Донбассе). Мы считали его своим земляком. Был он человеком требовательным, но справедливым, с офицерами и солдатами жил дружно. Без нужды не рисковал, старался сберечь каждого солдата, хотя на войне это сделать было не то что трудно, порой просто невозможно.

 

Я в то время был заместителем командира взвода. Как-то, вскоре после прибытия на новое место , командир полка вызвал нашего взводного и дал задание выяснить, какая немецкая часть стоит напротив нас, какие противник имеет укрепления.

 

В ночь мы отправились в разведку. Шел с нами в этот раз и командир взвода, старший лейтенант. Когда миновали свои траншеи, саперы открыли нам проход через минное поле. В конце минированной зоны сделали пометку прохода и двинулись дальше. Когда по нашим расчетам должна уже быть немецкая оборона, неожиданно уперлись в какую-то речушку. Была она неширокой, но с быстрым течением и глубокой. Стояла ранняя зима, и перебраться вплавь на тот берег в ледяной воде было непросто. Мы поискали в темноте брода, лодки или какого-нибудь плотика, но безуспешно. Время шло, скоро рассвет. Командир взвода приказал возвращаться назад.

 

Мы вернулись, не обнаруженные противником.

 

Было понятно, что немцы, за водной преградой чувствовали себя в относительной безопасности, и охрану свою, наверное, ослабили.

Когда командир полка узнал, что мы вернулись ни чем, то сказал нашему взводному:

- Тебе, старший лейтенант, снимаю с погон по одной звездочке. Остальных лишаю дополнительного пайка. Вы что, думали, немцы для вас построят переход через речку? Идите, добро пожаловать!..

 

В следующую ночь мы опять, той же дорогой, пошли уже без указания. Подойдя к берегу, сняли обмундирование, связали его и, держа узлы и автоматы в вытянутой руке, поплыли. Декабрьская вода обжигала, перехватывало дыхание. У каждого из нас были длинные «цыганские» иголки. Испытанное средство: когда начнутся судороги, коли иголкой и все обойдется.

 

Переправились нормально, себя не обнаружили. Оделись, и решили разделиться на две группы: одни оставались на берегу, а трое, в том числе и я, должны были идти искать, где же она, немецкая оборона. В случае, если немцы нас обнаружат, мы должны были возвращаться под огневое прикрытие оставшихся на берегу.

Мы осторожно пошли по луговине. Темно, ни звука, ни выстрела. Однако вскоре впереди обнаружили траншею. Слышим како-то разговор, порой довольно громкий. Вернулись к речке, доложили все командиру взвода. И тогда уже все вместе, растянувшись цепочкой, чтобы не срезали одной очередью, тихо двинулись к обнаруженной нами траншее.

 

Слава труду 1990,22 февраля

 

В нашем взводе был солдат Акар Ляудис, родом откуда-то из Прибалтики. Он хорошо владел немецким языком и это помогало нам во многих случаях.

С большой осторожностью группа приблизилась почти к самой траншеи залегла у земляного бруствера. Все замерли. В блиндаже, по всей вероятности жили офицеры. Там играла губная гармошка, и когда все стихало, мы вслушивались в громкий разговор. Ляудис шепотом переводил командиру взвода.

 

Подобравшись к траншее вплотную, увидели двух часовых у блиндажа. Один стоял склонившись на бруствер, другой ходил взад-вперед, чтобы согреться. Когда часовой подошел совсем близко, его тихо сняли, подняли наверх и отбросили подальше. Со вторым справились еще легче. «Теперь надо было брать «музыкантов». Оставили прикрытие в траншее, а трое разведчиков, рывком распахнув дверь, ворвались в блиндаж. За столом сидели три офицера в порядочном подпитии и полураздетые. Не успели они схватиться, как были скручены, изо рта торчали кляпы.

 

Забрав «языков», их мундиры и документы мы скрытно дошли до своей переправы. Наша группа была уже на своем берегу, когда немцы всполошились. Полетели ракеты, ударил пулемет, полетели трассирующие пули. Наши спутники, решив, что их могут выручить, бросились было в сторону, чтобы выиграть время, задержать нас. Однако разведчики умело успокоили их, и наша группа благополучно вернулась с добычей в полк.

 

Когда «музыкантов» с захваченными документами доставили в штаб, они дали ценные сведения.

 

Командир полка поблагодарил нас, объявил о снятии, раннее вынесенного, взыскания и приказал отдыхать.

 

На следующую ночь на передовой было неспокойно. На нашем участке немцы через определенные промежутки времени пускали осветительные ракеты, строчили из пулеметов и автоматов. И только с рассветом перестрелка стихала. Противник опасался, что опять разведка проникнет в его расположение.

 

За те два месяца, что мы стояли в обороне, еще не раз пришлось поплавать в той студеной речушке. Погода стояла такая, что быстрая вода не замерзала до января.

Тем временем прибывало пополнение, к позициям подтягивались свежие части. Мы получили новые тягачи. Много было американской техники. На грузовиках «студебеккер» и «форд» доставлялись боеприпасы и продовольствие, появились санитарные машины с красными крестами.

 

Предстояло наступление. Немцы тоже не дремали, укрепляли свою оборону. Мы понимали, бои будут тяжелые, но подъем духа у солдат был высокий. До границ

 

Германии, до фашистского логова было совсем близко.

 

Наше командование нащупывало самое слабое звено в немецкой обороне, чтобы там нанести удар и сделать прорыв.

 

Очередной приказ был такой: разведать левый край вражеской обороны. Первая попытка оказалась неудачной: мы уперлись в обрывистый противоположный берег. Над самым обрывом тянулась линия колючей проволоки, ходили часовые сторожевого охранения. Тогда командир соседнего пехотного полка свел нас со своими разведчиками. Они подсказали, где есть проход и даже вызвались идти с нами. Мы воспрянули духом. По словам пехотинцев, они пять дней назад успешно сходили на ту сторону.

 

Однако на этот раз нас и тут ожидала неудача. Мы и наши проводники попали на засаду и оказались под пулеметным и автоматным огнем. Убитых не было, но тяжелые ранения при отходе получили несколько человек. Их отправили в часть, а остальные должны был выполнить приказ.

 

Решили действовать по другому. Пятеро разведчиков получили приказ пройти по мелколесью, обнаружить себя, чтобы отвлечь внимание немцев. Вскоре там разгорелась перестрелка.

 

Мы тем временем во главе с командиром благополучно миновали ничейную полосу и очутились в траншее. Надо брать «языка», причем офицера, который, наверняка, знает схему обороны. Нам удалось это перед самым рассветом. Уйти незамеченными не удалось. Ожила вся передовая. Как всегда в таких случаях, взлетели ракеты, лихорадочно и суматошно стреляли, но гнаться за нами в темноте не решались.

 

Слава труду 3 марта 1990

 

С левой стороны, куда ушла вторая группа, тоже поднялась тревога. Мы поджидали своих товарищей, чтобы отойти вместе. Остановившись в условленном месте, залегли.

 

Мы лежали, затаившись в кустарнике. Неожиданно послышались шаги и польская речь. В потемках увидели как движется цепочка каких-то людей.

 

Один из захваченных нами немцев сказал по-русски: «Я давно хотел перейти к вам, ждал только случая». Так вот он и стал нашим переводчиком в дальнейшем.

Когда неизвестные к нам приблизились, наш командир крикнул: «Хэндэ Хох!». Они залегли и притихли. Тогда немец обратился к ним по-польски. Когда поляки узнали, что здесь русские, они поднялись и подошли к нам. Их было тринадцать человек. Некоторые немного понимали по-русски, но больше переводил немец. Поляки сказали, что шли к нам, у них имеются сведения для советского командования.

 

Немец – «переводчик» попросил: «Развяжите мне руки, а то они уже затекли, я не чувствую их». Он уже вошел в доверие к нам, и мы развязали ему руки, он начал их растирать. «Можете не беспокоиться, я буду присматривать за своими», - сказал он и кивнул в сторону двух других пленных.

 

Вскорости, появилась и наша вторая группа. У них обстоятельства сложились трагически. Они взяли одного офицера, но наш командир взвода - старший лейтенант был убит, а четверо разведчиков ранено.

 

Собрав всех, капитан их походной разведки объяснил, как будем продолжать отход. Надо было поторапливаться, потому что вот-вот начнет рассветать. Мы были спокойны – впереди свои, они знают и ждут нас. Но когда часовые заметили нашу группу, они начали стрелять. Правда, огонь был предупредительный, пули летели по верху, не причинив нам вреда. Капитан крикнул: «Куда же вы стреляете? Тут свои, разведка возвращается».

 

Бойцы, стоявшие в охране, оправдывались: Уходило вас мало, а тут целая группа. Мы приняли вас за немцев».

 

По траншее мы добрались до штаба пехотного полка. Пленных и поляков капитан увел с собой, а нам приказал возвращаться к себе.

 

Нам дали повозку, мы уложили на нее своего командира, прикрыли плащ-палаткой и двинулись в путь. Нас встретил командир полка, он уже знал о случившемся. Приподняв покрывало, он сказал: «Эх, Сухомлинов! Жить бы тебе и жить… Я же тебе говорил: не рискуй без надобности…»

 

Сделали гроб и похоронили старшего лейтенанта на окраине польского села с воинскими почестями. Не вспомню, как то село называлось – столько лет прошло. А вот как представлю мысленно, когда и как все было то мне кажется я и сейчас бы могилку лейтенанта отыскал.

 

Слава труду 24 марта 1990

 

Через два дня мы узнали, что поляки, которых мы привели с собой это партизаны, а немец, хорошо говоривший по-русски, дал ценные показания и остался у нас работать переводчиком.

 

Польские патриоты были посланы сообщить сообщить советскому командованию, что древний город Краков заминирован немцами и подготовлен к разрушению. Причем, по ночам продолжается рытье специальных траншей и закладка взрывчатых устройств под старинные здания. Как мы потом узнали, нашим командованием были приняты меры по спасению Кракова.

 

«Языки», захваченные нами, рассказали, что фашисты готовят на нашем участке контрудар. Прорыв они планировали на 12 декабря.

 

Наши войска тоже готовились к рывку вперед, но намечался он на день позже – 13 декабря. Решено было нанести удар 11 декабря.

 

Ночь накануне наступления ушла на подготовку. Утром, в шесть часов, когда еще было совсем темно, на передовую была выдвинута наша радиоустановка - громкоговоритель. Прозвучало обращение по-немецки: «Ахтунг! Ахтунг! Начинаем передачу для немецких солдат!.»

 

Как всегда в таких передачах, после обращения над притихшими с той и другой стороны окопами песня «Катюша». Но как только она закончилась, с нашей стороны ударила по немецким позициям артиллерия, в том числе и гвардейские минометы – «катюши». Немцы после короткого замешательства ответили тем же.

 

Нам было приказано пройти на нейтральную полосу и установить дымовые шашки – ориентир для наших штурмовиков и бомбардировщиков. Летчики должны били сбросить бомбы на немецкие окопы и облегчить наше продвижение вперед.

 

И вот назначенное время – 8 часов. Шашки сработали – столбы дыма поднялись над взрытым снарядами заснеженным полем. Слышим нарастающий гул – воздушной шеренгой летят бомбардировщики «ПЕ-2». Они, пользуясь ориентиром, сбросили на немецкую передовую бомбы, развернулись, и на обратном пути нанесли еще один бомбовый удар. Однако, некоторые летчики, видимо, не рассчитали расстояние, и часть бомб попала на нашу передовую. Особенно пострадали артиллеристы, находившиеся около своих орудий. Там были большие потери.

 

Когда бомбардировщики ушли на аэродром, командир полка послал нас, разведчиков, на пополнение орудийных расчетов. Я попал в первую батарею, которая стояла на прямой наводке, чтобы встретить немецкие танки.

 

Сразу же после бомбардировки двинулись вперед наши танки. Предполагалось, что путь для них открыт. Но стоило танкам пройти половину расстояния до немецких окопов, как их встретил шквальный артиллерийский огонь. Несколько машин сразу же вспыхнули, другие вынуждены были повернуть назад.

 

И сразу же пошли с немецкой стороны танки и самоходки. Настало время работы нашим противотанковым батареям. Все потонуло в грохоте, тряслась под ногами земля.

 

Впереди горели наши и немецкие танки, а уцелевшие, маневрируя, чтобы не попасть под прицел, стремились вперед. Однако первая немецкая танковая атака захлебнулась, но почти без передышки они начали новую.

 

Слава труду 1990, 27 марта

 

От сплошного грохота все, казалось, оглохли навсегда. Не было такого места, где бы не разорвались снаряд или мина. Много погибло совсем молодых и жизнерадостных ребят – моих сверстников. 

 

В нашем орудийном расчете к середине дня осталось два человека. Я был и наводчиком, и заряжающим, и командиром. Их нас двоих только Володя Клюха не был ранен.

 

Мина разорвалась рядом с нашей пушкой, осколком ударило по каске, меня оглушило и я упал между лафетом. В это время Володя из ниши тащил ящик со снарядами.

 

Когда он увидел, что я без каски и по моему лицу течет кровь, то сразу оставил ящик, бросился ко мне и приподнял голову. Я стал приходить в себя. Володя достал перевязочный пакет и перебинтовал мою голову. Я уже полностью пришел в себя. Слышу, Володя говорит мне:

- Николай, да тут осколок торчит, почти сверху.

- Ну, вытащи его, - отвечаю я ему.

 

Он попробовал, но не смог захватить осколок пальцами, тогда он вытащил его зубами. Кровь пошла еще сильнее. Володя забинтовал мою голову и руку, тоже раненую осколком. А бой продолжался. Вокруг рвались снаряды, дымом заволакивало всю окрестность, как будто уже смеркалось.

 

Володя предложил мне:

- Давай я оттащу тебя в ход сообщения, а стрелять буду сам.

- Нет, я останусь, - ответил я ему. – Хоть чем, да попробую тебе помогать.

 

В это время подошел к нам Саша Чепурин из расчета соседнего орудия. Мы обрадовались, теперь нас уже трое. Саша рассказал, что в их орудие было прямое попадание снаряда, развернуло лафет, и три артиллериста погибли. Он в это время в укрытии звонил по телефону, просил подкрепление и потому остался жив.

 

Снарядов у нас оставалось мало. Мы решили экономить их стрелять в крайнем случае и только наверняка. Во второй половине дня поддержки мы так и не получили, не было и подвоза боеприпасов. Когда Саша в тот раз звонил на командный пункт , командир полка просил еще немного продержаться помощь будет.

 

И действительно, к концу дня опять в атаку пошли наши танки, но опять вынуждены были отойти. Немецкая оборона оказалась крепкой, мы потеряли много техники и людей.

 

Не прошло и часа, как над нами вновь полетели снаряды, залпами ударили «катюши». В немецком расположении вспыхнули пожары, столбы дыма и огня были повсюду, горела земля и вода.

 

И вновь пошли вперед наши танки, на этот раз с десантом на броне и при поддержке пехоты. Значит, ввели в действие второй эшелон. Немецкая оборона была сломлена окончательно, в прорыв ринулись свежие полки.

 

К нам подъехали наши тягачи и санитарные машины. Нас, оставшихся в живых выстроили в одну шеренгу. Она была короткой. В строю стояли израненные бойцы и офицеры, наспех перевязанные, чудом уцелевшие в кошмарном огненном котле.

 

Командир полка медленно прошел вдоль шеренги и, вернувшись на середину, глухим, срывающимся голосом сказал:

- Товарищи бойцы и командиры!.. Я благодарю вас за то, что выстояли…

 

Слава труду, 29 марта 1990

 

Меня отправили в медсанбат. Хирург, полковник медицинской службы, вначале осмотрел рану на голове. Велел медсестре обработать ран, посмотрел еще раз и сказал: - Тут опасного ничего нет, вскоре заживет.

 

Потом он начал уже сам обрабатывать рваную рану на руке. Было очень больно, слезы сами наворачивались на глаза, и я не мог их сдержать и сказал:

- Товарищ полковник, я ж еще живой, больно, терпения нет…

- Потерпи минутку, - ответил он, заканчиваю.

 

В медсанбате я пробыл недолго. Наступление продолжалось, и раненые все поступали и поступали. Медики трудились день и ночь принимая их, операции длились непрерывно. До нас, кто поступил раньше, очередь не доходила, перевязку сделать было некому.

 

Тогда я решил самовольно отправиться в свой полк. У нас был хороший врач, молодая девушка, лейтенант медицинской службы. Мы звали ее просто Маша.

 

Я знал, где находится склад одежды, отыскал свою шинель и ушанку и вышел во двор. Как раз только что разгрузилась санитарная машина, которая опять отправлялась на передовую за ранеными.

 

Подошел к шоферу, попросил подвезти. В дороге разговорились с ним.

- Я знаю, где ваш полк. Вчера заезжал в вашу хозчасть. Ремень у меня полетел, так ваши ребята помогли.

 

Мы заехали в какой-то поселок, повернули несколько раз и остановились возле дома с обширным двором.

- Вот тут ваш хозвзвод, - сказал шофер.

 

Я узнал своих ребят, они узнали меня.

- Мне бы к врачу, - сказал я старшине хозвзвода.

- Он показал на дом невдалеке:

- Вон там она находится.

 

Я подошел к дому, постучался в дверь. На стук вышли две полячки. Я сказал, что мне нужно видеть русского военного врача. Полячки провели меня в комнату, приспособленную под перевязочную.

 

Маша быстро разбинтовала голову, осмотрела рану и успокоила меня:

- Ничего страшного , уже подживает твоя рана.

 

Но когда разбинтовала руку, то сразу посерьезнела:

-Нужно оперировать. Придется возвращаться тебе в медсанбат. Напрасно поспешил ты оттуда.

 

Полячки помогавшие Маше, переговорили о чем-то между собой.

- Я скоро! – сказала одна из них и быстро вышла.

 

Не прошло и полчаса, как она вернулась. Вместе с ней пришел старичок с небольшим саквояжем в руках.

- Это хирург, пани, - сказала хозяйка, обращаясь к Маше.

 

Старичок попросил показать рану, молча открыл саквояж и разложил на столике инструменты. Затем он сделал обезболивающий укол, аккуратно обработал рану, каким-то желтым порошком посыпал ее и тщательно забинтовал.

 

Мне вскоре полегчало, я уснул после всех переживаний и тряской дороги.

 

Почти месяц пробыл я при хозчасти, пока рана почти совсем зажила. Голова уже была разбинтована, на месте раны оставалась небольшая наклейка, но руку еще приходилось бинтовать. И все же я решил явиться к командиру полка. Он расспросил меня о здоровье, поинтересовался, как мои раны. Я попросился направить меня в прежнюю разведроту. Но командир полка сказал:

- Нам надо пополнить орудийные расчеты, назначаю тебя командиром орудия в третью батарею.

 

Командира батареи, старшего лейтенанта, я хорошо знал. Это был пожилой, спокойный человек, рассудительный, не терявший никогда самообладания. Пока я залечивал свои раны, из старшего лейтенанта он стал капитаном.

 

Прибыв в батарея я познакомился со своими артиллеристами, некоторых я знал, но были и новички из пополнения. Вскоре мы были опять на передовой, в боях.

 

К концу января 1945 года мы вышли к границам Германии. Наш полк участвовал в окружении и ликвидации большой группировки фашистских войск в районе города Бреслау. К первому апреля вышли к реке Эльба и около суток ожидали появления американцев. Но они так и не появились на нашем участке. Тогда мы форсировали форсировали реку, после ожесточенных боев взяли город Дрезден и продвинулись в направлении чехословацкой границы.

 

7 мая на нашем участке прекратилась стрельба, разнеслась радостная весть: конец войне! Ликование, объятия, слезы радости!

 

Однако, ранним утром 8 мая нас подняли по тревоге. Прозвучал приказ: идти на помощь чехословацким повстанцам. Мы с ходу включились в бой, продвигаясь к Праге. Война закончилась для нас 11 мая, когда совместно с чехословацкими и югославскими партизанами разоружили в лесу последнюю фашистскую группу. Памятен этот день и тем, что никто не погиб. Затаившийся немецкий снайпер сделал два выстрела по мне, но видно, рука у него дрогнула, обе пули касанием попали в шею, раны оказались легкими.

 

Конец войны запомнился мне и моим боевым друзьям, как праздник освобождения братского народа Чехословакии. Казалось – не будет предела ликованию простого народа. Нас повсюду встречали как освободителей, принесших избавление от фашистского порабощения.

 

В заключение своих воспоминания мне бы хотелось сказать об уважении к воинским наградам. Недавно иду по Кашарам, а навстречу школьник-младшеклассник. На груди у него медаль «За отвагу». Горько стало. Фронтовики знают, награды за так не раздавали, за каждым орденом и медалью , пусть хоть небольшой, но подвиг.

 

Политы эти награды горячей солдатской кровью. И теперь вот так… Игрушка… «Наверное, дед умер и пошли его награды по рукам, пока не затеряются совсем», - подумалось мне.

 

А почему бы школам и военкоматам не попросить эти награды для районного музея боевой славы? Их можно выставить там, сопроводив кратким сообщением, кому они принадлежат, и за что они получены. Подвиг во имя Отечества, во имя ныне живущих и будущих поколение достоин уважения.

 

Н. Белюченко, ветеран войны и труда, п. Дибровый.

 

Слава труду, 1990, 31 марта.